Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Обморок королевы был милостью Провидения: в том состоянии духа, в каком она находилась, она бы, вероятно, лишилась рассудка или ее сразил бы удар.

Я вышла вслед за княгиней предупредить слуг, чтобы они, если королева станет их расспрашивать, не говорили ни слова о визите княгини Караманико. Потом я вернулась, проводив княгиню и более не опасаясь, что сознание теперь вернется к королеве. Я потерла ей виски, смочив пальцы прохладной водой, и поднесла к ее лицу нюхательную соль.

Через минуту она открыла глаза, но они были такими туманными и блуждающими, что я поняла: ночная лихорадка возобновилась. Сейчас это было как нельзя более кстати. Правда, в бреду она раза два или три звала Джузеппе и один раз произнесла: «Князь Караманико», но речь ее была совершенно бессвязна. Поэтому я надеялась, что, придя в себя, она примет случившееся за сон.

Я дернула за сонетку, вызывая горничных. Две из них тотчас явились. Вспомнив предписания доктора, я с их помощью приготовила королеве ножную ванну с горчицей. Затем, поскольку горячечный румянец, лихорадка и бред не проходили, мы обернули горчичниками ее икры и стопы. Исполнить это было тем легче, что и в бреду Каролина узнавала меня и с нежным доверием позволяла мне делать с ней все что угодно.

К часу дня она впала в прострацию, составлявшую странный контраст с возбуждением, в котором она пребывала перед тем.

Точно в два я услышала шум подъезжающего экипажа: Котуньо сдержал данное слово.

Оставив королеву на попечении обеих горничных, я побежала ему навстречу. Столкнувшись с доктором в ту минуту, когда он только успел подняться по лестнице, я в двух словах сообщила ему — не о том, что произошло, ведь я не имела права разглашать тайну королевы, — но просто сказала, что его больная, едва успев прийти в себя, пережила сильное потрясение, в ту же минуту ранка у нее открылась и она потеряла сознание. Я прибавила, что все его врачебные предписания были точно выполнены, а потом поведала, в каком состоянии находится королева.

Он начал с исследования крови больной и обнаружил, что ее состав говорит о каком-то сильном воспалении; затем он вошел в комнату.

Каролина оставалась недвижимой и не открывала глаз.

Доктор пощупал ее пульс, послушал, как она дышит, и спросил, что она чувствует. Но больная не открыла глаз и сохраняла молчание.

— Подайте сюда тазик, — приказал доктор одной из горничных. — Ее величеству требуется дополнительное кровопускание, я должен выпустить еще одну-две унции.

Королева отдернула руку, стало быть, она слышала и поняла слова Котуньо.

Он же, не обращая внимания на это протестующее движение, взял ее руку.

— О, — запротестовала больная, — я уже достаточно слаба, не ослабляйте же меня больше… Я и так не могу думать, мысли разбегаются.

— И хорошо! — промолвил Котуньо. — В том состоянии, в каком сейчас находится ваше величество, не только не следует думать, но лучше вовсе не иметь ни одной мысли.

Каролина только вздохнула, не имея сил воспротивиться.

Доктор снова пустил кровь, и королева потеряла еще две плошки. Это было больше, чем она могла вынести — она вновь лишилась чувств.

Котуньо тотчас остановил кровь.

— Ну, вот! — сказал он. — Теперь пусть эти дамы бегут к аптекарю или пошлют к нему: надо, чтобы он приготовил микстуру по рецепту, который я сейчас напишу. А мы в это время поговорим.

Он дописал рецепт, сунул его горничным и чуть ли не вытолкал их из комнаты. Потом он возвратился к королеве, все еще лежавшей без памяти, и взял ее за руку.

— Видите ли, — обратился он ко мне, — с врачами надо говорить откровенно. Иначе они рискуют обмануться и по ошибке убить пациента.

— Господи! — вскричала я. — Так это смертельно опасно?

— Смертельная опасность существует всегда, если с одной стороны у кровати стоит недуг, с другой — врач. Но здесь, мне кажется, болезнь духа серьезнее болезни тела.

— Я того же мнения, доктор, и восхищаюсь вашей проницательностью.

Котуньо пожал плечами:

— В этом нет проницательности, для меня все тут ясно как день. Я вам сейчас расскажу, что произошло. Если я ошибусь, прервите меня, если нет, позвольте мне продолжать.

— Но если королева услышит вас?..

— Никакого риска, я ведь держу руку на ее пульсе; когда она начнет приходить в себя, я узнаю об этом на минуту раньше… Эта вчерашняя казнь очень взбудоражила королеву, не так ли?

— Как вы догадались?

— Ну, хитрость невелика! Во-первых, эта казнь потрясла многих. И с наибольшими основаниями — ту, кто могла ей помешать и не сочла уместным сделать это.

— Доктор, ее величество предлагала осужденным помилование, они же его отвергли.

— Да, я слышал о чем-то в этом роде, однако это не мое дело, здесь я врач и более никто. Казнь совершилась вчера в четыре, и в этот же самый час королева слегла.

— Кто вам об этом сказал?

— Сэр Уильям Гамильтон; как видите, я вовсе не стремлюсь выдать себя за провидца. Но даже и нужды не было мне об этом говорить, так как этой ночью в моем присутствии, когда часы пробили три, королева содрогнулась и воскликнула: «Что ж, у нас есть еще целый час!» Но это не все. Сегодня утром, как вы мне сказали, она испытала сильное волнение.

— Да, сильнейшее!

Он посмотрел на меня:

— Она узнала, что князь Караманико смертельно отравлен.

— Молчите, — закричала я, — молчите!

— Говорю вам, она не может нас услышать.

— Но как вы могли узнать?..

— Проще некуда. Два часа назад княгиня была у меня. Она приходила просить меня поехать с ней в Палермо. Я объяснил, что это невозможно, так как я не могу оставить королеву в том состоянии, в каком она сейчас. Я отправил ее к Чирилло, чем возвратил ему долг, поскольку вчера он послал вашего мужа ко мне. В этот самый час они с княгиней уже, наверное, выехали, и, если есть средство спасти князя, Чирилло его найдет: он весьма искусен. Так вот, пока я беседовал с княгиней, ее слуга болтал с моим и, поскольку не имел никаких причин делать из этого тайну, сказал между прочим, что они с госпожой только что прибыли из Казерты. Стало быть, причина волнения, испытанного королевой, в известии, что князя отравили. Я мог бы оставить вас в заблуждении, что сам обо всем догадался, но это было бы шарлатанством, а оно, благодарение Богу, не по моей части, я не Гатти… А теперь, если хотите, я расскажу вам план той битвы, какую я собираюсь вести против болезни королевы? Он прост. Весть об отравлении князя Караманико настигла ее в сумеречном состоянии, она не знает, привиделся ей визит княгини или он был реальностью. Это и есть те разбегающиеся мысли; она не может свести воедино, и совсем не надо, чтобы она разобралась что к чему. Потому-то, когда она жаловалась на слабость, я позаботился о том, чтобы эта слабость еще увеличилась. Мне по силам противостоять последствиям вчерашней казни или сегодняшнего известия, но по отдельности. Стоит им соединиться, и Котуньо, оказавшись меж двух огней, подобно незадачливому генералу, будет разбит. Котуньо надлежит действовать по примеру раненого Горация, который убивал Куриациев одного за другим. Понимаете, что я имею в виду? Мой первый Куриаций — это вчерашняя казнь, а второй — сегодняшнее отравление, наконец, мой третий, наименее опасный Куриаций, — сама по себе болезнь.